[ЗВУК] [ЗВУК]
[ЗВУК] Вот теперь второй вопрос,
который сложнее, здесь никакой интуитивной ясности нет.
Мы ставим вопрос о том, откуда берется
несовпадение наших интересов и природных.
Надо сразу сказать, что можно разделить
все учения в философской культуре на две группы условно.
Одни считают, что культура как бы вырастает из природы, поэтому здесь
достаточно двух ключевых терминов: природа и ее эволюционный продукт — культура.
Пожалуй, это одно из самых распространенных представлений о
связи природы и культуры.
Я буду предлагать другое, где работают три элемента: природа,
культура и третье, о котором сейчас пойдет короткий, но трудный разговор.
Почему это так?
Потому что изначально мы имеем дело с конфликтом наших
интересов и природных связей.
Если бы природа плавно порождала наш мир,
то тогда эти конфликты были бы такими же, как все конфликты в природе.
Вещи друг с другом не конфликтуют, они могут там сталкиваться, гореть,
взрываться, но мы же не назовем это конфликтом.
В животном мире мы видим конфликт очень активный.
Но этот конфлик происходит по законам природы.
То есть как бы для животных параметры борьбы за то,
чтобы выиграть в этой игре природной, они даны.
Но мы в человеческом мире сталкиваемся с таким случаем,
когда параметры игры задаем мы, а не природа.
И вот если мы будем выводить культуру с природой,
то здесь во многих случаях возникнет досадная путаница.
Природные конфликты в биологическом мире, они устроены, повторяю,
не так, как конфликты культурные.
То есть культура и мир человеческий предлагает
играть в игру по другим правилам.
Параметры, по которым мы решаем, выиграли или проиграли, они другие, не природные.
Причем иногда этот конфликт бывает очень острым.
Если бы культура была порождена природой, то не возникали бы такие ситуации,
когда культура говорит, что природу надо подчинить, покорить, уничтожить.
Причем это происходит не только в борьбе со средой внешней,
но и в борьбе человека с собой.
По каким-то вдруг причинам человек начинает ломать себя и свою природу
— и биологическую, и, страшно сказать, психическую.
То есть он считает, что с этим матриалом надо что-то делать.
С какой стати, если этот материал уже создан природой.
Вот этот простой, но болезненный вопрос мы должны себе задать.
И если мы не введем, кроме природы,
некой номинации еще одного начала, которое в какой-то момент
становится независимым от природы или даже врагом природы, или союзником (главное,
что приходится решать, что делать), вот если мы это второе начало не вводим,
то мы будем обманывать сами себя и представлять некий мирный универсум,
в котором существует частичка с уже предписанными программами деятельности.
Так не получается.
Я не хочу сказать, что этот вопрос уже решен,
но вот я присоединяюсь к той группе философов, которая считает,
что двух понятий недостаточно — природа и культура.
Необходимо некое третье.
Вот тут возникает вопрос именования, номинации этого начала.
Конечно, его было бы удобней просто назвать нейтрально как-нибудь: фактор X,
который отделяет нас от природы, или еще как-нибудь.
Точка омега — вот сказал один философ, но это уже занята позиция им.
Дело в том, что если мы привычные термины применяем,
они сразу тащат за собой целый поезд философских теорий с разными вагончиками.
Нам это вот сейчас не очень нужно.
Но нейтральных терминов, к сожалению, нет.
Можно обозначить вот этот фактор X словом «свобода».
Это хорошее решение, потому что в природе есть довольно
жесткая причинность, это мы видим.
А наш мир, он сначала, по крайней мере,
является нам как возможность принять или не принять какую-то причинность,
начинать цепочку каких-то причинных действий.
То есть мы это для себя называем свободой.
Некоторые философы считают, что это иллюзия, никакой свободы нет,
одна причинность.
Но от этого не меняется, собственно, образ наших действий.
Мы все равно должны действовать так,
как если бы могли осуществлять свободный выбор: иллюзия это или не иллюзия.
Нам сейчас в данном случае как раз важно это, что человек,
в отличие от природы, находится еще и в измерении свободы.
То есть он выбирает и отношение к природе, и отношение к другим людям.
А выбирая, он, как правило, должен еще и это обосновать,
потому что если он действует стихийно и произвольно, то назвать это свободой,
конечно, можно, и так часто делают, но тут тоже есть определенная ловушка.
Что значит «стихийно и произвольно делаю, что хочу»?
Вот здесь ловушка в слове «хочу».
Я же делаю то, что я хочу.
И даже если я делаю что-то наоборот и поперек, значит, вроде бы как,
я так захотел.
А там, где слово «хочу», там тут же вот в эту щель прорвалась природа.
Я просто выполняю импульс природы, спрятанный во мне.
Это уже не свобода.
Свобода же — когда я могу выключить механизмы природы и поступить на
основании чего-то.
Вот ведь в чем проблема.
Если я поступаю не на основании чего-то, значит, это всегда будет природа.
А если на основании чего-то, видимо, это свобода, потому что я сам так решил.
Но тогда надо понять, что это за основание для моего поступка.
Во всяком случае слово «свобода» нормальное, работающее.
Многие философы так и противопоставляют два мира: мир природы и мир свободы.
Но минус этого слова в том, что оно пустое несколько.
Оно не несет информации о том,
как мы реализуем эту свободу, зачем, ради чего.
Хорошее слово «разум».
Тоже иногда разделяют: природа — разум.
И человек — это носитель разума, а в природе есть причинность,
которая может быть разумным источником, например божественное, но он не очевиден.
А вот человек все-таки ищет основание и принципы для своих действий,
обычно это называют разумом.
В языке многих народов есть такая лестница
способностей человека или уровень его бытия.
Есть телесность человеческая, есть мир душевный,
то есть это как бы внутренняя направляющая энергия, которая командует телу,
что делать, и этот душевный центр реагирует на сигналы извне.
Вот такой живой внутренний диспетчерский центр — это душа как бы,
которая отчасти зависит от тела, как мы понимаем, но отчасти,
наоборот, командует телом.
Ну и обычно рисуют третий этаж.
Это та сила,
которая является для самой души основанием принимать какие-то решения.
Некая резолютивная сила, которая в многообразном мире души
дает четкие ориентиры: да — нет; делать — не делать; решать...
если да, то на каком основании.
Это обычно называют высшей способностью, разумной.
Здесь философы тоже научились этот третий высший этаж разделять на две способности.
Одна — это способность, собственно, рассуждать — рассудок.
То есть способность соотносить явления с какими-то уже
существующими понятиями; способность, если угодно, калькулировать.
А другая, самая высокая, — это, в общем, способность задавать правила,
по которым сам рассудок действует, и цели.
Но вот часто это называют разумом, разум, Vernunft,
нус — греческое, интеллектус — латинское.
То есть стихийно язык, а язык — это мудрая сила, может быть,
самая мудрая из способностей наших познавательных,
язык предлагает нам вот такую классификацию способностей.
Таким образом, мы имеем право назвать этот второй фактор, который отделяет нас
от природы, разумом, ибо он задает свои неприродные принципы.
Но тут тоже есть проблема,
потому что здесь явный такой рациональный мотив звучит.
А в общем нетрудно заметить, что двигателем культуры
являются далеко не только рациональные способности.
Поэтому я [НЕРАЗБОРЧИВО] не уверен,
что мы в состоянии окончательно решить эту проблему,
но я предлагаю в качестве рабочего термина термин «дух».
Его большой минус в том, что влечет за собой не столько рациональные,
сколько религиозные коннотации.
это тоже нам совершенно как бы неудобно и не нужно.
Но тем не менее это слово,
которое тоже существует в большинстве языков народов мира.
То есть рядом с понятием разума, — то есть умственно обобщающей,
интегрирующей силы, — есть понятие духа, то есть высшего источника смыслов как бы,
который командует душой, телом и говорит нам, что мы должны делать.
Здесь есть семантика дыхания, так же как в слове душа, но вот
все‐таки их обычно различают, потому что есть вот как бы такая живая душа,
живущая в повседневном мире, и есть какое‐то высшее дыхание,
которое, может быть, веет из каких‐то других миров.
Наше слово «дух», латинское spiritus, греческое pneuma,
Ātman санскритский и так далее, и так далее.
Ну и еще слово «дух» хорошо тем,
что оно активно использовалось немецкой философской культурой.
Немецкое Geist — аналог русского слова «дух»,
— один из из таких самых оперативных терминов философии культуры.
Поэтому договоримся так,
что будем употреблять это слово для означенных мною целей.
Итак, есть природа и есть дух,
который является источником следующих сил, помеченных на этой схеме.
Если в природе есть данность фактов,
то дух — это источник заданности, то есть сформулированных задач для человека.
Внутри наших психических переживаний, которые всегда относительно текучи,
реактивны, вот есть такой центр, из которого мы извлекаем
принципы анализа нашей же собственной психической реальности.
То есть это заданность некоторых целей.
Еще здесь написано слово «безусловность».
То есть, значит, что в природе все обусловлено одно другим,
но дух как бы выключается из этой цепочки и говорит, что есть вещи,
которые независимы ни от каких контекстовых связей — должны быть,
и они таким долгом являются по отношению ко всем носителям разумного начала.
То есть это я здесь обозначил как безусловность общезначимости.
Потом дух — всегда источник личностного начала.
Природа безлична, душа текуча, а дух требует,
чтоб мы соотнесли его принципы с нашим Я, потому что кто будет требования духа
выполнять: не вообще кто‐нибудь, а именно некое Я, которое за это же отвечает.
В принципе, можно отказаться от этих императивов духа,
но тогда тоже за это, значит, надо каким‐то образом отвечать.
То есть дух — очень требовательная сила,
которая может мстить за наше пренебрежение.
Здесь еще есть словечко «телеология», которое обозначает то,
что в природе мы имеем дело с причинами, а дух ставит цели,
причем эти цели очень часто не зависят от причинных связей.
Это задачи, и чем выше мы по иерархии этих задач идем, тем больше,
собственно, автономия духа.
Можно в конечном счете сказать, что дух есть источник смыслов,
не потому, что мы их уже знаем, а потому, что дух ставит задачу их существования.
Мир — какая‐то бессмысленная безличность,
если так вот присмотреться к нему, а дух требует,
чтобы был у этого мира какой‐то смысл, даже если он не дан сейчас.
Подчеркиваю, что мы здесь не решаем никаких задач.
Может быть, все это иллюзия и фикция, но главное, что она есть,
и она мешает душе раствориться в природе, делает ее отдельной.
Поэтому, в сущности, удобнее рисовать
вот именно такую сферу, такие три области, такую схему,
которая, по сути, будет объяснять работу «культурной машины».
Есть природа, есть дух, они входят друг в друга, потому что есть область,
куда дух не внедряется — это как бы нечеловеческий мир, независимый от нас,
есть область духа, где природа тоже не властна, потому что это не психическое,
нематериальное, а некоторые принципы, которые имеют другой источник.
Ну а проблему представляет та территория,
где происходит некая такая интерференция, наложение этих окружностей друг на друга.
Потому что человек‐то как раз живет одновременно в двух мирах,
вот в чем главная драма или, если угодно, эпос.
А может, иногда и комедия.
Человек живет в этих двух мирах,
и он не может избавиться ни от природы, ни от требований духа.
Природа — это то, что есть, дух — это то, что должно быть, попросту говоря.
И вот от этого разделения на то, что есть, и то, что должно быть,
человек никак не может избавиться.
Это не только философы культуры, но и весь ход истории культуры показал,
что иногда человек с удовольствием готов раствориться в природе.
Мы доберемся до какого‐нибудь Руссо или еще других мыслителей,
которые зовут нас обратно в природу.
Но получается, что, единожды выйдя из нее, мы потеряли путь обратно, дверца
захлопнулась: мы можем рваться обратно, но мы попадаем в другой мир, не природный.
Это тоже история культуры показала,
что мы попадаем в мир каких‐то странных демонических сущностей, которые нами же,
может, и порождены, но это точно не природа с ее, в общем,
относительной стабильностью.
[МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
[МУЗЫКА]